Валентин Курбатов: Образование - от слова «образ»

 Ответ на этот и другие вопросы наш корреспондент попытался получить у известного псковского писателя, литературного критика, члена Общественной палаты России и Общественного Совета по культуре при Президенте России Валентина Курбатова.

«Триста сортов» истории

- Валентин Яковлевич, как вы относитесь к идее создания единого учебника истории? Поддерживаете её или считаете утопической?

- Что такой учебник нужен – несомненно! Поглядите, в каком зыбком мире живёт сейчас человек. Встанет с утра и ощупывает себя: реален ли при общем цветном тумане, подменившем жизнь? Конечно, для устойчивого ума разнообразие учебников и идей, свобода и открытость сознания не беда. Никто тебя не теснит: хочешь - считай Ивана Грозного тираном, хочешь – святым. Но это хорошо и возможно тогда, когда государство устойчиво, спокойно и будущее его ясно. Когда система его духовных, нравственных, религиозных, экономических координат определённа. Когда же её нет, каждый в толковании истории будет перетягивать одеяло на себя. И уж тут непременно, ещё до всякого обсуждения, явится вопрос: кто при общественном хаосе возьмёт на себя смелость утверждать предпочтительность своего понимания отечественной истории, кто выступит несомненным экспертом?

- Вы имеете в виду партийную принадлежность тех, кто сейчас берётся судить о значимости той или иной исторической концепции?

-Её, её, матушку, партийную принадлежность… Каждая из сегодняшних партий имеет своё видение российской истории и настаивает на этой разности. Ну и, естественно, детское сознание становится заложником взрослых противоречий. Если «взрослая» история хаотична и противоречива, откуда возьмётся её ясный детский перевод? Забота президента о необходимости единого учебника понятна. Теперь уж разве слепой не видит, что наступил момент, когда после общего разбегания пора искать общий знаменатель…

В своё время генерал де Голль жаловался, что трудно управлять страной, где производится 300 сортов сыра. Шутка шуткой, но разность вкусов даже в такой малости отражает и разность миропониманий. Вот и у нас теперь в истории «триста сортов», а традиции-то умного выбора и нет. Пока всё бежало да укладывалось, готовилось жить, казалось, что всё само собой и установится. Но оказалось, что не устанавливается, а только усугубляется. Обществу всё яснее, что мы зашли слишком далеко. И разговор об учебнике становится разговором о будущем нации. Но пока мало похоже, что такой единый, устраивающий все стороны учебник сложится скоро.

Как на постоялом дворе…

- То есть благие намерения всё же не осуществимы?

-Во всяком случае, они осуществимы не тотчас. Кто сегодня сможет написать этот учебник? Где костомаровы, ключевские, татищевы, карамзины, способные на такой подвиг? У исторических классиков было одно очень важное преимущество: они были людьми, взращёнными в твёрдом государстве, в ясной системе координат. В том-то и дело, что убедительная для всякого сердца история может быть написана, только когда у самого учёного за спиной держава с ясной перспективой. Когда он чувствует её своим домом и из этого «домашнего сознания» собирает по кирпичику здание государства, в котором людям удобно и покойно жить. А мы ведь, стыдно сказать, каждый живём, словно в своей России. И не любим, а то и ненавидим «ту» Россию, которая вне нас, словно в неё нас затащили насильно.

- А разве не всегда так было?

- Как-то не утешает мысль, что у нас так было всегда. Ещё Федор Михайлович Достоевский говорил, что «нравственных идей совсем нет, и мы ведём себя так, будто никогда и не было. И все точно на постоялом дворе и завтра собираемся вон из России». А мы собираемся, собираемся, достаточно поглядеть результаты опросов: где мы хотели бы жить?

Я вот на днях вычитал, чем отличаются «деньги» от «бабла». Второго-то слова в русском словаре и не было никогда, а вот явилось и с таким законным видом, словно оно и не жаргон, а настоящий финансовый термин. И вот уже «бабло» «пилят», а деньги зарабатывают. И зарабатывать уже стыдно, а «пилить» – доблесть. Кажется, ирония, шутка, игра глаголов, а разница на самом деле огромная. И это смешение, даже подмена понятий, настойчиво вторгается в нашу жизнь. При этом мы не столько вестернизируемся (обратите, сколько в нашем языке новомодных слов: фьюжен, контент и т.д.), сколько переходим с чужими словами в новое смысловое пространство. Но настоящую национальную историю нельзя написать на языке «фьюжена» и «сейшена». Потому что тогда получится не национальная история, а некий «фастфуд» – типовой продукт для общего и быстрого пользования.

В поисках вселенской правды

- Валентин Яковлевич, какое место, на ваш взгляд, в этом гипотетическом учебнике должен занять т.н. «советский период»?

- Достойное, достойное! Это ведь не чужая история - это отцы и деды, они с нас в небесах спросят. А пока кажется, что этот период истории пишут «пильщики бабла», потому что им при той системе координат места в мире не было. Учебнику предстоит вернуть Советскому Союзу подобающее место и, значит, назвать его смерть «убийством». И, похоже, наёмным убийством. Меня не покидает ощущение, что мы были последним идеалистическим государством, которое надеялось построить нечто достойное имени человека. Со смертью Союза мир полностью и окончательно стал материалистическим.

- Северную Корею не такие же «идеалисты» населяют?

- Там только донашивают теорию сопротивления, которая давно и окончательно и, к сожалению, ещё у нас потеряла чистоту начального побуждения монашествующих «социалистов»: Томаса Мора, Томмазо Кампанеллы. Это ещё один довод в пользу того, что тоска по единому учебнику - только форма поиска утраченной веры в государство, в возможность появления идеи ясного национального существования. Русский человек по-своему определению не может жить одним рынком. В нём еще сохранилось заложенное христианством желание поиска вселенской правды. Никак не меньше!

- Мы говорим об учебнике истории, но ведь примерно так же трясёт и школьную литературу. В учебный курс предлагают включить уже Сорокина и Пелевина, сбрасывая с корабля истории русских классиков…

- Трясёт, трясёт, а что делать? Учителя оправдываются, что человек (во всяком случае, молодой человек) живёт уже не в мире Лескова и Куприна и лучше слышит того же Пелевина. Всё «валилось» как-то исподволь. К сожалению, родная литература утратила святую русскую религиозность. А она подлинно была религиозной по задачам и строгости служения. Спроси-ка этой серьёзности с Пелевина и Сорокина. А душа-то по привычке ищет и спрашивает: где, в чём искать опоры?

Это зависит, в том числе, и от президента, и от правительства, которые избегают формулировать современные общественные задачи, страшась слова «идеология», как заразной болезни. Да и не дадут им произнести это слово – оно же у нас Конституцией запрещено. А пока мы духовной задачи общества не поймём, мы ничего не построим. Нельзя решить ни одной утилитарной экономической проблемы, пока нет ответа на главный вопрос: зачем нам всё это? И как мы ни уклоняемся, а нам придётся назвать себя: экономически, идеологически, духовно. Назвать перед миром, чтобы мир хотя бы понял: почему ему с нами так трудно? А произойдёт это, когда всякое русское сердце отложит одни земные попечения и всё-таки спросит себя: во имя чего оно работает?

- Но в школе душа маленького человека, похоже, себе такие вопросы задавать не научится. У нас теперь и образования-то нет, есть лишь оказание образовательных услуг.

- Мы, кажется, с атеистической поры забыли, что образование имеет корень – «образ». Тот самый – единственный, небесный, с которого начался человек, созданный «по образу и подобию Божию». Вот этот-то образ и надлежит образованию вдохнуть в детскую душу, а пока мы этого Божьего образа в себе стесняемся, реформа образования может длиться бесконечно, а будет приводить только к новым трудностям и проблемам.

Уклониться от единого учебника мы уже не можем, потому что ждём от него необходимой духовной цельности. Ждём, что он поможет нам вернуться «домой». Камо грядеши? Вот какой библейский вопрос к каждой душе слышен за просьбой о создании единого учебника. И только получив на него ответ, мы сможем умно, осознанно и достойно своей истории идти дальше.