Фестиваль играл по-крупному и выиграл! Здесь даже у «маленьких» всё было по-взрослому (если это «трагедии»). А «из маминой из спальни» на сцену за один раз «выбегало» столько буйнопомешанной сантехники (одна, две, три, четыре, пять ванн, - и в каждом эмалированном чугунке на колёсиках по «экипажу машины боевой»), что умывальников Начальник и мочалок Командир мог бы принимать у них парады.
Псковские гномики «в унитазах» под ёлкой на площади Ленина теперь навсегда будут ассоциироваться у меня с «Маленькими трагедиями» Государственного русского драматического театра Удмуртии, а квашеная капуста, видимо, ещё долго не полезет в рот после «Руслана и Людмилы» московской «Открытой сцены».
Сто одёжек - и все без застёжек
Проект «Открытая сцена» заявился на Пушкинский фестиваль в Пскове со спектаклем «Руслан и Людмила», а привёз «Много шума из нашего всего», хотя этот тот самый случай, когда не всё ли равно.
Псковичи заранее гадали, это до какой же степени сцена должна быть «открытой», чтобы впихнуть настолько невпихуемое. А москвичи умудрились уместить на подмостках псковского драмтеатра не только почти всех до одного героев эпической пушкинской поэмы, включая Голову великана, но даже всю как есть почтеннейшую публику. Правда, Голова у них при этом превратилась в «головешку» - ну да и ладно.
Декорациями к спектаклю послужили картонки с наспех намалёванными надписями: «сад», «дворец» и тому подобное. Реквизитом - тарелка квашеной капусты, банка маринованных огурцов да бутылка с прозрачной жидкостью – так и хочется спросить: «Ключница делала?».
Картонки по ходу пиесы были разорваны в клочья – это когда Руслан делал вид, что крушит чертоги Черномора. Капуста – размазана по полу. Уж не знаю во имя чего.
Спектакль получился очень интересным: он лучше всяких высоколобых критиков объяснил мне, от чего пучит современный «новаторский» театр.
Демонстрируя «новые подходы», режиссёр Денис Азаров превзошёл самого Василия Сенина с его незабвенным «Графом Нулиным». Ведь московский коллега нашего непризнанного гения напридумывал столько выкрутасов под каждое пушкинское словечко, что под конец и сам истощился. В итоге шестую песнь «Руслана и Людмилы» просто-напросто прогнали на экране бегущей строкой, пока утомлённые артисты, как нашкодившие детишки, которых пора утихомирить, посидели в уголку сложа ручки да поупражнялись в многоголосом фольклорном пении.
В анонсе спектакля было обещано, что «Труппа без названия» будет шалить. Вот участники спектакля и хулиганили кто во что горазд, без устали изобретая неожиданные интонации и телодвижения для хрестоматийных цитат.
Бой Руслана с Головой (буквально - с «головёшкой») они и вовсе пересказали своими словами – чтоб было ещё смешнее. А когда старой карге Наине надо было изобразить все 50 оттенков внезапно охватившей её страсти к Финну, она вскочила на него верхом и, обхватив ногами, повалила на пол. «Финну» стоило огромных усилий не дать ей расстегнуть ему ширинку.
Короче, москвичи нагородили сверх всякой меры – и не только в метафорическом смысле. Гора мусора на сцене росла так же стремительно, как и куча-мала использованных постановщиком заезженных театральных приёмов. В конце концов и то, и другое превратилось в несусветную мешанину.
Квашеную капусту, в частности, размазали по полу чуть ли не в самом начале действа, а потом весь спектакль месили ногами в шерстяных носках. Вслед за капустным крошевом на пол полетели пластмассовые бусы, разорванные картонки, выдранные из Черноморовой «бороды» клочья искусственного меха, ошмётки заварного крема… Потому что, если на сцену выносили тортик для Людмилы, то одна из Людмил (а вы разве не в курсе, что в каждом уважающем себя спектакле главному герою сопутствуют многочисленные клоны – так сразу и не поймёшь, кто у них главный?) непременно должна была угодить в него личиком.
И я там был, и у меня по усам текло, как и у Фарлафа, которого всё та же неутомимая затейница Наина до того ожесточённо пыталась начинить квашеной капустой, что он едва не задохнулся.
Я вот так же однажды попала на капустник у псковских зодчих и послушала, как главный архитектор Псковской области поёт арию Мистера Икса: «Всегда быть в маске – судьба мойа-аааа». Так то был главный архитектор, что само по себе, даже при отсутствии у него выдающихся вокальных данных, создавало необходимый стереоэффект.
А впрочем, один персонаж из «Труппы без названия» невольно выделялся из этой расшалившейся толпы лица необщим выраженьем - из-за своей поразительной схожести с директором (как на днях уточнил губернатор, теперь уже экс-директором) псковского драмтеатра Сергеем Дамбергом.
«Когда я в шляпе – я Черномор», было написано у него на картонке. Это как если бы: «Когда я директор театра – я властелин колец»)))
…Но чего это я разбрюзжалась? В целом всё было забавно и довольно мило. Чистапоржать.
Правда, под конец спектакля артисты развели на сцене такой… с…винарник, что решающая возня Руслана с Черномором больше напоминала бои без правил в бассейне с грязью.
Добро бы пол на сцене псковского драмтеатра был из чего-нибудь качественного, антивандального - без сучка без задоринки. А то как приглядишься – сердце ёкает, особенно, когда Руслан начинает возить по нашей отреставрированной сцене острой железякой, типа секиры: там и так-то всё в зазубринах, доски кое-где уже и без того выпирают… Так ещё понаехали тут всякие со своими «труппами без названия» - народное имущество портят.
Не мытьём – так катаньем
Про спектакль удмуртского театра «Маленькие трагедии» заранее говорили, что массовый зритель его не поймёт. Организаторы фестиваля были до того в этом уверены, что даже о приставных стульях для журналистов не позаботились. Администраторы на входе в зал успокаивали: сядете где пожелаете, свободных мест будет предостаточно – особенно, после антракта. Так и вышло.
Я выбрала себе местечко в середине полупустого третьего ряда – по соседству с очень известным в Пскове кудрявым риэлтором (сама у него когда-то квартиру покупала).
Он заёрзал в своём кресле и запыхтел с первых же минут спектакля, а примерно на двадцатой вдруг опрометью бросился из зала вон – сразу после того, как на сцену выкатили пять наполненных визжащими девицами чугунных ванн.
По правде сказать, я тоже восприняла начало спектакля более, чем настороженно. А начинается он с того, что «дипломант многочисленных конкурсов, лауреат государственной премии» Сальери даёт почтеннейшей публике пресс-конференцию – как если бы это был Бесогон, которому надо заверить общественность, что он нисколечки не завидует никаким левиафанам.
Ведущий «пресс-конференции» после каждого пассажа поощрял публику аплодировать. Зал нехотя, но послушно хлопал. Только мы с риэлтором и бровью не вели – я-то думала, что из солидарного нонконформизма. Ага, щас. Через два с лишним часа я чуть не до волдырей отбила себе ладони, а моего риэлтора к тому времени уже и след простыл. Не вынесла душа поэта такого глумления над «Мойдодыром».
Ванны в этом умопомрачительном спектакле играют много всяких ролей. Они и коконы, и ненасытные утробы, и лона легкомысленных женщин, и сундуки Скупого рыцаря. Одна и та же ванна изображает то полный стол яств, то гроб.
Но главное, что в этих ваннах режиссёр Пётр Шерешевский наконец-то отмыл, буквально отодрал жёсткой мочалкой донельзя замусоленные, залапанные чьими-то грязными ручонками, если хотите, уже давно замшелые «Маленькие трагедии» Пушкина от всех позднейших наслоений, подновлений, подмалёвок, за которыми стало не разглядеть сути. Причём отодрал до блеска.
Говорят, коней Клодта с Аничкого моста вот так же несколько лет назад отчищали от патины. И когда очистили, вдруг оказалось, что на самом деле они гораздо более анатомически достоверны, чем мы привыкли видеть. Там, под патиной, обнаружились мелкие прожилки, вздувшиеся вены, всякие там прежде незримые хрящики под «ворсистой» кожей. Вот так и с «Маленькими трагедиями», когда за них взялся главреж из Ижевска.
Чувствительные натуры, вроде моего риэлтора, не простили ему такой грандиозной головомойки. В антракте в гардероб потянулось ещё больше народу. Некоторые почтенные пары приторно жалостливо улыбались тем, кто не последовал их примеру, и, напяливая шубы, нарочито громко говорили друг дружке: «Уж лучше мы дома сами эти трагедии ещё раз перечитаем».
Интересно, с какими лицами они смотрят по телевизору, например, шоу Малахова «Пусть говорят». А впрочем, в этот вечер им предстояло смотреть повторение церемонии открытия Олимпиады. Бывают странные сближения.
Ровно год назад на псковской сцене показывали гвоздь тогдашнего Пушкинского фестиваля - спектакль новосибирского «Красного факела» «Онегин». Тоже «скандально известный» и тоже с массовым исходом зрителей после первого действия – аккурат к прямой трансляции из Сочи.
Тогда мне показалось, что Тимофей Кулябин сам виноват, что не смог удержать публику в зале. Как-то у него после дуэли Ленского с Онегиным всё в спектакле провисло, да и проблемы он поднял какие-то ненасущные, что ли (ведь год назад никто и представить не мог, что закадычные друзья, Россия с Украиной, вот-вот начнут стрелять друг в дружку).
По сравнению с Кулябиным, который из теперешнего далека ассоциируется у меня с Ленским из его же спектакля, Шерешевский – своего рода Зарецкий – опять же в трактовке «Красного факела». Он методично и целенаправленно приводит в действие механизм разрушения всех до одного персонажей пьесы, и делает это по всем правилам высокого искусства.
Его спектакль не отпускает ни на минуту. Всякий раз, когда ты откидываешься на спинку кресла, воображая, что уж в этой-то сцене всё знаешь наперёд, режиссёр заставляет заново вцепляться в подлокотники.
Каждый диалог в ижевских «Маленьких трагедиях» настолько филигранно вписан в современную действительность, как будто Александром Сергеевичем всё так и было задумано.
Кто-то из моих коллег сказал, что это очень честный спектакль. Подтверждаю. Ничто в этом спектакле не придумано просто для того, чтобы эпатировать публику. Если показан половой акт («показан» - конечно, слишком сильно сказано, там всё пристойно – «А?» – «Да!»), то единственно для того, чтобы разделить слова, которые, без сомнения, были произнесены «до», от тех, которые могли прозвучать только «после».
В удмуртском спектакле СТОЛЬКО всего, что хочется посмотреть его ещё раза три по крайней мере, чтоб как следует посмаковать. Там, например, имеется сквозной персонаж, на нашего Буншу похож, очень похожий на ректора ПсковГУ и такой же всегда востребованный.
Он каждый раз появляется на сцене со словами «Ты звал меня – и я явился»: и в роли слепого музыканта, и в роли Жида, и в роли Командора, когда эдак по-будничному словно бы возвращается домой из командировки, чтоб застать в постели у законной жены своего давнего недруга.
Сцена умерщвления Скупого рыцаря была разыграна в стиле ежевечернего шоу на Первом: «Мы приветствуем вас в нашей программе, которая называется «В гостях у Герцога». Я Герцог, встречайте нашего первого гостя…»
Почти все актёры удмуртского театра безупречны, особенно Альбер. В спектакле всего одно слабое звено, я бы даже сказала, одна фальшивая нота – это Моцарт.
Как и все остальные, образ выверен режиссёром снайперски: перед нами невзрачный такой, щуплый, почти бесцветный парнишка в шапочке хипстера, который только и делает, что ржёт невпопад. И при этом актёр до обидного плохо играет.
Не знаю, может, это тоже такой режиссёрский ход? Может, Шерешевскому было надо, чтобы зрители его Моцарта тоже хотели немножечко убить?
Моцарта в удмуртских «Маленьких трагедиях» убивает не один Сальери, а все вместе герои. Перед этим они – живые и мёртвые - собираются на свою Тайную вечерю над застеленными белой скатертью ваннами, и даже разыгрывают немую сцену.
В итоге Моцарта вырубают одним нажатием кнопки. Звучит торжествующее «Рюмка водки на столе!..». Апофеоз. Те немногие, кто досидел в зале до этого страшного момента, вскакивают со своих мест и неистово аплодируют.