21 Пушкинский театральный фестиваль в Пскове обязан был потрясти. И потряс. Причём за его кулисами и в зрительном зале разыгрывалось ещё более захватывающее представление, чем, собственно, на сцене реконструированного Псковского театра драмы. Напрасно Олег ТАБАКОВ в прошлый понедельник уговаривал псковичей не бояться постмодернизма. Вот уже сам постмодернизм дрожит при одном упоминании о беспощадной в своём воинствующем традиционализме псковской театральной публике. А Вильяму нашему Шекспиру, то бишь, Александру нашему Сергеевичу впору замахиваться на нас самих.
Мой дядя самых честных правил
Не успели завсегдатаи театральных фестивалей в Пскове оплакать кончину «Пушкинской лаборатории» с неизменным Владимиром Эммануиловичем РЕЦЕПТЕРОМ в качестве завлаба, как им вместо этой «лаборатории» устроили целый «учёный совет», а точнее Совет по культуре под председательством самого Владимира Владимировича. Президент открыл этим Советом не просто Псковский пушкинский фестиваль, а российский Год культуры – театральной, конечно же. В Псков на несколько часов съехались самые именитые театральные деятели России. Ну, например, для того, чтоб пожаловаться президенту на Татьяну Доронину, которая ни в какую не хочет убирать из театрального квартала три гаража своего «женского» МХТ.
На этих именинах у Татьяны не обошлось и без сугубо местных «траги-нервических явлений». Псковское «наше всё» писатель Валентин КУРБАТОВ в присущей ему замысловатой манере вздумал было объяснять президенту, что реконструированный театр драмы достоин «открытий поосновательней «Графа Нулина» из чужих краёв», который, безусловно, «нежен, прелестен, очарователен».
Владимир ПУТИН удивился: «Вы решили Сенина покритиковать? Так ему и надо, не всё же представителей власти критиковать!». И тут же заверил Курбатова, что «Василий Георгиевич» обязательно покажет псковичам «не пародию на Шекспира, а самого Шекспира».
Так и вышло. Хотя шекспировские страсти почему-то разгорелись не там, где им следовало.
Что с этих пушкинистов взять, кроме анализов?
А как же лаборатория, продолжал сокрушаться уже на семинаре по театральной критике известный псковский блогер Александр ДОНЕЦКИЙ. И принялся доказывать новому завлиту Псковского театра драмы Юрию СТРЕКАЛОВСКОМУ, что Пушкинский фестиваль для того и был создан, чтоб самые титулованные театральные критики и их непримиримые оппоненты – маститые литературоведы - могли на месте разбирать новые спектакли по косточкам. Заодно подвигая театры на очередные пушкинские эксперименты.
«Читал я стенограммы этих лабораторий», - ответствовал Юрий Стрекаловский: там, мол, только и разговоров было, чтобы режиссёры ставили Пушкина ближе к тексту (ой ли, «читал»). И вообще, дескать, это «неэтично»: приглашать на фестиваль театры, а потом негостеприимно устраивать им холодный душ.
С этикой у новых организаторов Пушкинского театрального фестиваля в Пскове, как вы уже поняли, всё намного лучше, чем раньше. А вот псковская публика с прошлого года явно испортилась. Да и журналисты потеряли квалификацию. Зрители превратились в злобствующих ретроградов и перестали аплодировать новаторским изыскам молодых режиссёров, пресса обленилась. С профессиональной театральной критикой вообще беда.
Театр уж полон, ложи блещут
Про спектакль нового худрука Псковского театра драмы Василия Сенина «Граф Нулин», которым открылись - и театр после реконструкции, и сам Пушкинский фестиваль, судить не берусь. И не судила. Билеты на эту премьеру не продавались, а уполномоченные ценители слишком разошлись во мнениях (по большей части ругательных)). Некоторым спектакль показался выдающимся, по крайней мере «интересным», но нашлись и такие зрители, которым, по их словам, было стыдно перед присутствовавшим на представлении министром культуры Мединским. Главный редактор «Литературной газеты» Юрий ПОЛЯКОВ возмутился неистовым стремлением некоторых режиссёров «спеть и сплясать Пушкина», депутат Псковского областного Собрания Борис ПОЛОЗОВ вообще не понял, «при чём здесь Пушкин».
И вот уже занятый в спектакле опять же известный псковский блогер, музыкант и синхронный переводчик Денис КУГАЙ диву даётся проявленной в псковичах «суровой провинциальности», упрекая критиков спектакля в ханжестве и нежелании воспринимать нестандартное.
Ну а сам Василий СЕНИН с наисуровейшей «столичностью» раздаёт всем, кто смеет ему хоть в чём-нибудь перечить, диагнозы: «провинциальное сознание», «фашизм» и «патология». Пуще того подначивая уже не только мелкотравчатых псковских, но и вполне себе признанных театральных критиков из самой первопрестольной.
Как бы то ни было, псковичи всю минувшую неделю, похоже, только тем и занимались, что обсуждали «Графа Нулина». И в этом смысле премьера Василия Сенина явно удалась.
Двухутренний цветок увял еще полураскрытый
Чего не скажешь про спектакль, который новый худрук затеял вокруг да около Пушкинского фестиваля. Оказывается, генеральная репетиция «Графа Нулина» началась с того, что режиссёру потребовались автоматчики – дабы вывести из зала бывшего псковского худрука Вадима РАДУНА и его супругу Галину ШУКШАНОВУ, пытавшихся прорваться на представление вместе с другими оказавшимися у Сенина в немилости старейшинами псковского театра. Губернатор якобы присутствовал при этой некрасивой сцене, но не стал вмешиваться.
А в среду псковской театральной новостью номер один стала полученная Василем Сениным по почте анонимка, в которой некие «скобари» грозятся «подрезать частично» «рабочий орган» худрука – а именно, его «поганый язык».
Премьера этой анонимки состоялась на третий день фестиваля, перед семинаром известного российского театроведа Ирины АЛПАТОВОЙ. Худрук предстал перед журналистами в чрезвычайном смятении, ничего толком не объяснив, продемонстрировал нам скомканный конверт и с трагическим видом удалился, как весны моей златые дни. Журналисты потом весь семинар вместо того, чтобы слушать уважаемого критика, СМСили своим коллегам и ждали, когда новостные ленты выложат подробности произошедшего.
В результате организаторы фестиваля очень обижались, что пресса, как обычно, повелась на жареное, а лекции и семинары ей были по боку.
Умрите все!
На псковской фестивальной сцене тем временем погибли два Моцарта и два Ленских. Точнее сказать, 21-й театральный дважды оживил Ленского, а одного из нынешних псковских Сальери лично мне захотелось чуть ли не расцеловать.
Московский театр на Таганке привёз в Псков любимовского «Евгения Онегина» уже во второй раз. Прошу заметить, что организаторы Пушкинского театрального фестиваля тринадцатилетней давности не позволяли себе пичкать псковскую публику подобным секонд-хендом, а исправно поставляли в Псков новенькие, что называется, с иголочки, экспериментальные пушкинские спектакли. Хотя этот уже и тогда казался морально устаревшим годков эдак на тридцать.
Таганка в очередной раз проехалась по Онегину поездом (та-дам, та-дам, та-дам), который временами превращался в балаган на колёсах, однако теперь из его окон выглядывали пассажиры первого класса (особенно, Татьяна и Ленский). Одна проблема: от этого спектакля нестерпимо разит нафталином модернизма, а мы, напоминаю, взяли курс на постмодернизм.
То ли дело «Онегин» театра «Красный факел» из Новосибирска. Кстати, та же Ирина Алпатова считает эту постановку «одним из лучших российских спектаклей современности».
Подтверждаю. Спектакль донельзя современен. Он начинается с шумного полового акта под простынёй в глубине сцены. Увидев это, моя соседка с тревогой обернулась к своей спутнице: «А это точно «Евгений Онегин?»
Точно. Только «обезжиренный», как объяснял потом на лекции эдакий театральный Павел Гусев – а на самом деле тоже Павел, но РУДНЕВ. По словам профессиональных критиков, когда из пушкинского «Евгения Онегина» наконец-то догадались убрать всё игривое, из-за чего мы 200 лет верили, что это изящное и лёгкое произведение о том, о сём, получилась трагедия в чистом виде – из разряда «все умерли».
Руднев радовался, что автор новосибирского «Онегина» не придерживается текста, а пользуется пушкинскими стихами по своему усмотрению, конструируя героя нашего времени. Российскому театру, считает критик, давно уже пора перестать раболепствовать перед классическими произведениями и начать разговаривать со зрителем театральным языком.
Правда, этот театральный язык не всегда понятен даже профессиональным дешифраторам. Например, кое-кто из них увидел в новосибирском Ленском «кокаинового короля». Это из-за того, что он носится по сцене с куском мела, поднимая вокруг себя известняковые вихри, и, по выражению Руднева, «осаливает» этим мелом всех, кого любит.
Про спектакль не скажешь, что он не оставил от Пушкина и камня на камне - хотя бы потому, что со смертью Ленского его мел в камень и превращается. В натуральный такой булыжник, заодно надгробный, которым Евгений Онегин тщетно пытается начертить на стене хоть что-нибудь из поэтических опусов друга. Они же сошлись, как «волна и камень», а вода, как известно, напрочь лишает мел его пишущих свойств.
Такова в новосибирском «Онегине» драматургия мела. А ещё там есть драматургия дежурных напитков (кока-колы, энергетика, пива, кофе в пластиковом стаканчике с крышкой и т.п.) Интересно понаблюдать, какие из этих жидкостей кто из героев и с кем именно пьёт из одного горлышка или, например, какому повороту сюжета какая из баночек-бутылочек соответствует.
Таких шарад в спектакле «Красного факела» хоть отбавляй, но от этого он, увы, не становится захватывающим. Безупречная актёрская игра и тщательно разложенные режиссёром-постановщиком Тимофеем КУЛЯБИНЫМ по полочкам и микроволновкам бургеры не спасают зрителей от судорожных зевков. На мой взгляд, новосибирский «Онегин» – аттракцион, скорее, для ума, нежели для чувств. Да, он страшен, но это рассудочный страх, и потому я ни в чём не упрекну тех, кто покинул зрительный зал после первого действия, желая-таки пролить в тот вечер гарантированные слёзы – хотя бы над церемонией открытия Олимпиады в Сочи.
Учтём ещё и то обстоятельство, что онегинская хандра, даже образца 2014 года, очень мало кому по карману. Особенно, в нашей-то «суровой провинции». Вот потому-то нас пугают, а нам не страшно.
Был в этом спектакле один и вовсе отталкивающий момент – это когда Татьяна писала Онегину своё хрестоматийное письмо, ползая по столу в пубертатной ломке. Если верить Рудневу, мы видим всех героев этого спектакля глазами новосибирского Онегина. Тогда я понимаю, почему он так и не влюбился в Татьяну. И даже начинаю подозревать, что Евгений просто-напросто взревновал своего восхитительного приятеля к Ольге. Ну а почему бы и нет. Моя суровая провинциальность не отменяет столь же суровой толерантности.
Новосибирский Ленский, в отличие от Татьяны, действительно, «пленяет» (любимое словечко критика Руднева). Театроведы считают, что это первая в своём роде попытка сделать из Ленского кроме шуток одарённого поэта. А по-моему, тут дело вовсе не в его литературных способностях. Ленский Тимофея Кулябина одарён жаждой жизни. Не зря же одна очень юная, но уже экзальтированная поклонница новосибирцев воскликнула на лекции после спектакля: «Ленский, отсыпь и мне своего «кокаина»!»
Ленского, луч света в тёмном царстве, убивает пошлость, которую в этом спектакле персонифицирует Зарецкий – блестяще сыгранный персонаж. Этот злой гений, этот порядочный человек и приводит в действие механизм разрушения всех до одного героев новосибирского «Онегина». Единственно из желания соблюсти приличия.
В финальной сцене окуклившийся за своим ноутбуком Евгений Онегин превращается в набитый жухлыми листьями металлический каркас. Мощный ветродуй опустошает его за считанные минуты, развеивая по сцене небогатое содержимое этого всегда лишнего человека. Ну и не жалко.
Гений и злодейство
А вот где у меня защекотало в носу – так это на спектакле Пипа АТТОНА, который поставил у себя в Великобритании и привёз на фестиваль в Псков «маленькую трагедию» разуверившегося в Боге большого человека. Сальери Аттона убивает Моцарта из гуманных соображений – чтоб тот не соблазнял людей, и без того ленивых, своим праздным гением. Он сознаётся в этом под воздействием винных паров, всё теплея и теплея взглядом, когда наливает себе рюмку за рюмкой всё более и более дрожащей старческой рукой.
Такой Сальери легко находит сочувствие у зрительного зала. А заодно и общий язык с публикой, несмотря на то, что спектакль идёт на английском. Удивительно, но Аттон свободно общался во время своего представления со зрителями и даже с теми, кто управлял светом в зале, при этом ни на минуту не выходя из роли.
Например, он вдруг всенепременнейше захотел узнать, чем, по-нашему, по-псковски, творец отличается от ремесленника. А чтоб поглубже заглянуть в глаза псковичам, и попросил у техников прибавить в зале света. Растерявшиеся зрители замямлили что-то про таинство творчества. Но для Пипа Аттона истинный художник – это тот, кто дерзнул, и тот, кто умеет растрогать своим искусством самого Всевышнего.
Сальери Аттона стал злодеем поневоле – когда отчаялся стать гением. А для актёров из творческой лаборатории Московского театра на Таганке гений и злодейство – всего лишь две сущности одного Я. Их Моцарт искренне любит своего внутреннего трудягу-Сальери, а вот его снедаемый завистью двойник-Сальери подобен заместителю министра связи Алексею ВОЛИНУ, который не верит в души прекрасные порывы и увольняет таких идиотов, как Моцарт.
А может, всё наоборот. Моцарт – это тот, кто увольняет, расчищая путь всему новому, а Сальери – тот, кто цепляется за свои регалии, не в силах осознать, что его время ушло.
Вот и мы у себя в Пскове на минувшей неделе запутались, кто есть кто. Для одних злодейство – обижать народных артистов, заслуженных стариков Псковского драматического, и объявлять фашистами всех маляров негодных, которые пачкают «Мадонну» Рафаэля, а для других нет большего зла, чем яростное неприятие постмодернизма во всех его, даже закулисных, проявлениях.
Если верить актёрам Таганки, моцарты выживут, а посрамлённые сальери ещё будут бесконечно счастливы опереться на протянутую им в кромешной темноте дружескую руку. Но это при условии, что есть правда на земле, и что Наталья Павловна из «Графа Нулина» наконец-то перестанет дурачить мужа.
Защита лужи
Фестиваль завершился прелестной фантасмагорией Санкт-Петербургского Большого театра кукол «Прощение и покаяние» - по мотивам повестей Белкина «Станционный смотритель» и «Метель». Это спектакль марионеток, где «повеса» оказывается в прямом смысле этого слова «повесой», а вооружённая ножницами рука Бога появляется из-за кулис, чтобы в прямом смысле этого слова прервать чью-нибудь жизненную нить.
Не скажу за драматические, но кукольный театр – это почти всегда секта. По моим наблюдениям, там, как в цирке, обычно трудятся действительно одержимые искусством люди. Что и подтвердилось на вчерашнем показе, когда в трогательном финале спектакля одна из артисток вдруг смахнула с глаза непрошенную слезу.
Вы много видели расчувствовавшихся от собственной игры артистов? Вот то-то и оно.
К сожалению, на прощанье питерские кукольники не нашли ничего лучше, как попросить псковскую публику «поддержать» Василия Сенина. Театральные критики из Москвы и Петербурга в среду обратились к журналистам с ещё более обезоруживающим воззванием: «не жрать» нового псковского худрука – потому что таких молодых и талантливых, как он, очень мало.
Кто б за псковскую публику замолвил словечко…
Не знаю, кого как, а лично меня больше всего обижало, когда московские или питерские гости заводили с псковичами вкрадчивые разговоры о том, что в Псковском драмтеатре, конечно, стало происходить много «непривычного» и «не очень понятного» неподготовленному человеку, но это так и должно быть и ужо до нас, суровых провинциалов, дойдёт зачем это нужно.
Ответственно заявляю, на сцене Пушкинского фестиваля в Пскове ничего непривычного на этот раз не произошло. Фестиваль этот с Пушкиным и раньше не особо церемонился, стращая ретроградов весьма фривольными театральными экспериментами.
А вот за кулисами 21-го Пушкинского, действительно, стало твориться что-то необычайное, из-за чего фестиваль впервые проходил в формате скандала, а не в формате праздника. Никогда ещё в нашей «смердящей луже», как её называют новая театральная гвардия, так не смердило. Если хоть что-то может этому противостоять, то только наша суровая провинциальность в самом лучшем смысле этого слова.
Сезон, откройся! 
Мойдодыр во время чумы 
Это какой-то позор 
Опять вечеров на дне Турбиных. Ненаше всё XXIII-го Пушкинского театрального