В широкий прокат 23 июня выходит фильм «Межсезонье», отправной точкой для создания которого стала история «псковских Бони и Клайда»: 15-летних Дениса и Кати, в ноябре 2016 года покончивших с собой во время штурма спецназом дачи, на которой они прятались, сбежав из дома. Режиссер и сценарист фильма Александр Хант рассказал «АиФ-Псков», почему его кинокартина все-таки не про псковских школьников, возможно ли сегодня снять «манифест поколения», чего не хватает российскому кинематографу и удалось ли в «Межсезонье» избежать романтизации подросткового бунта.
«Я в них увидел нормальных подростков»
Максим Андреев, «АиФ-Псков»: - Когда вы впервые услышали историю псковских подростков?
Александр Хант: - Практически в тот же самый момент, когда произошла трагедия и в Сети начали распространяться фрагменты трансляции из «Перископа» с ребятами.
- А когда появилась идея фильма?
- Сначала была очень эмоциональная реакция. У многих было ощущение, что ребята не самоубийцы и ситуацию можно было разрешить. Что никто не хотел, чтобы они погибли, но из-за того, что не было нейтральной стороны, ребята были в конфликте и с полицейскими, и с родителями, было принято ошибочное решение начать штурм.
Я в них увидел обычных, нормальных подростков, которым нужно было заявить о себе. А я про себя самого помню абсолютно то же самое: как меня тянуло в разные приключения и не всегда это были безобидные вещи. Это произвело на меня сильное впечатление. И сразу возникла мысль, что можно и нужно делать кино про подростков. Но я решил не торопиться и где-то год этой историей вообще не занимался, чтобы эмоции ушли и стало понятно, как и зачем это делать.
Так что история возникла из этой трагедии, но фильм «Межсезонье» не основан на реальных событиях. Это история про подростков, про подростковый возраст. Хдожественный, игровой, вымышленный фильм. И герои вымышленные.
- А насколько глубоко вы изучили реальную историю?
- В интернете было много самостоятельных расследований, разборов видео. Я за всем этим следил. Мне было важно разобраться, почему это произошло. И в какой-то момент я понял, что если делать историю Кати и Дениса, то это должен быть документальный фильм. Мне надо работать с родителями ребят, пытаться эту ситуацию разобрать через них. А так как документальный фильм я не собирался делать, то я пошел по другому пути.
История «Межсезонья» не только из-за Кати и Дениса возникла. Я начал работать с подростками на кастингах, мы с оператором поехали работать в детский лагерь. Собирали информацию и впечатления про современного подростка, про его переживания, про трудности в отношениях с родителями, про агрессивную среду вокруг. И все это стало частью фильма. Поэтому неправильно будет сказать, что «Межсезонье» - это про Катю и Дениса.
- Вы в одном из интервью сказали, что «хотелось бы, чтобы наша картина действовала на зрителей как фильм «Курьер» в свое время». Что вы имели ввиду и получилось ли у вас это?
- Слово за зрителем: как он решит, как он фильм воспримет. Мне сложно самому судить. Я настолько давно занимаюсь «Межсезоньем», что мне сложно его оценивать. У меня даже возникла дистанция по отношению к фильму. Мы столько работали в монтаже, со звуком, я тысячи раз смотрел его. И мне очень интересно наконец-то получить обратную связь от зрителя.
Что касается «Курьера»… Я честно говоря не помню, чтобы я такое говорил. У меня скорее ассоциация с фильмом «Асса». Потому что это прекрасное кино, которое стало каким-то коллективным голосом того поколения. И мне было важно, чтобы в «Межсезонье» тоже был голос поколения. Чтобы это были подростки этого времени.
«Кино надо разворачивать в сторону конфликтов»
- А насколько это сегодня, когда зрителю, в отличие от времени премьеры «Ассы», доступно огромное количество фильмов, сериалов, игр, реально: создать картину, которая будет «голосом поколения», фильмом-манифестом?
- Это точно возможно и нужно к этому стремиться. Зачем вообще снимать кино, если ты не пытаешься выразить время, вовлечь в это зрителя?
Кстати, во времена советского кинематографа фильмов про подростков было огромное количество. Это было целое направление, в год по несколько фильмов выходило. А сейчас у нас какая-то пустыня. Появилось «Межсезонье» и мне стали говорить: наконец-то сняли кино про подростков! И есть еще огромное количество жанров, тем, которые для кино как будто бы потеряны. Я думаю, что мы должны снимать больше и вообще наше кино надо разворачивать в сторону настоящих конфликтов, проблем.
- Это происходит потому, что продюсеры не видят коммерческой перспективы у таких тем? Или режиссеры и сценаристы не готовы на них рассуждать, рефлексировать по этому поводу?
- Это сложный вопрос, который, мне кажется, актуален не только для кинематографа, а вообще для всех нас сегодня. Я думаю, мы, - не только режиссеры, не только кино, - не ищем. У нас сейчас идейная составляющая, - ради чего всё это делается, - не сформулировалась, что ли. И мы чувствуем себя внутри не очень свободными людьми. Что плохо, особенно если говорить про искусство.
У нас очень интересные документалисты, да и в художественном кино можно найти хорошие примеры. Но я вижу проблему во внутреннем форматировании. Для нас слово «референс» стало очень важным. Все говорят: А какой референс? На что этот фильм похож?» А так кино не рождается. Оно рождается, отправляясь в неизвестное. Где ты рискуешь изначально.
Это относится к любому кино, везде действуют одни и те же законы. И мне кажется, мы на них сейчас не очень ориентируемся.
- «Афиша» назвала «Межсезонье» «самым радикальным фильмом» 2021 года. Вы согласны с такой оценкой?
- Скажу так: мне было приятно прочитать эту статью. Но я не хочу давать оценку фильму. Это не моя работа. Я фильм сделал, теперь оценивать его должны другие.
«Наш фильм звучит так, как должен»
- Какова прокатная судьба «Межсезонья»?
- Мы наконец-то нашли дистрибьютора, им стал Central Partnership. Они в нас поверили, дают нам 500 экранов. И с 23 июня «Межсезонье» можно посмотреть в кинотеатрах.
Мы устраиваем премьеры в разных городах. Начнем с Екатеринбурга, где мы снимали наш фильм. Поедем в Челябинск, Пермь, Новосибирск, Санкт-Петербург, Ростов-на-Дону, Казань, Москву. Думаю, еще в какие-то города заедем. Если получится — приедем в Псков и покажем «Межсезонье» там. Думаю, это будет очень интересный показ.
- Вы говорили о желании командой проехать с картиной по разным городам страны, организовать творческие встречи, актерские тренинги. Это будет в таком формате?
- Да, мы вместе с исполнителями главных ролей будем устраивать мастер-классы, общаться со студентами киношкол. Наша идея такая: чтобы во всем этом поучаствовать, приходите в кино.
Времена сегодня катастрофические, кинотеатры загибаются, зрителей очень мало. Но у нас нет неловкости показывать в это время наш фильм: он звучит так, как должен.
«Я надеюсь, что фильм станет каким-то толчком»
- Стоит ли смотреть этот фильм с детьми?
- Да, для меня это идеальный вариант: когда фильм понадобится и подростку, и его родителям. У нас были такие ситуации. Одна девочка расплакалась и сказала: «Я хочу привести на этот фильм своего отца». И это очень важно для меня. Я надеюсь, что фильм станет каким-то толчком для того, чтобы родители и дети поговорили о том, что происходит в их отношениях.
Проблема в том, дети совершенно не готовы ничего рассказывать про себя родителям. И дело не в том, что те не интересуются ими. Просто они не знают, как добиться откровенности. И очень редко сами позволяют себе откровенность в общении с детьми.
- Очевидно, что была опасность романтизации подросткового бунта. Как вам удалось этого избежать?
- Я чувствую, что меня будут в этом обвинять. Но такую цель я не преследовал, конечно. И от подростков я слышал, что они правильно считывали и понимали фильм. Они эту романтизацию не чувствовали.
Но протест - это то, что существует в подростке. Это такой возраст, когда тебе необходимо заявить о себе, сформулировать свою картину мира. В итоге протест должен прийти к созиданию, к становлению личности. Но в некоторых условиях родители, чувствуя опасность, наоборот, подталкивают ребенка к более радикальным поступкам.
- Снова вернусь к псковской истории и вас процитирую: «Мне казалось, что, если бы я был в тот момент рядом и мог с ними поговорить, я бы нашел слова, которые уберегли бы ребят от того поступка, который они совершили». Вы, очевидно, много об этом думали. Что бы вы могли им сказать?
- Я бы сначала их выслушал: они как будто не могли докричаться, просили, чтобы их не трогали. Они боялись быть разлученными, в их представлении у них не было выхода из сложившейся ситуации: они верили, что их закроют в тюрьме, убьют.
А потом я бы просто с ними говорил.
